(СЕМЬЯ ГАЛИНЫ МАРТЫНОВОЙ)
"Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут... " (Мф. 6,19—20).
«СНАЧАЛА Я СОБРАЛА ДЕТЕЙ, И СТАЛА ИМ МАТЕРЬЮ
Так появилась семья Мартыновых. Количество детей постепенно увеличивалось и остановилось пока на числе 18. Одной мне сложно было содержать, лечить детей и я решила призвать на помощь общество. Так появился Благотворительный Фонд «Наш Свiт». Есть такая пословица: «С миру по нитке — голому рубашка». Так и мы существуем за счёт того, что с миру по нитке собираем себе на жизнь. Я взвалила на себя достаточно трудную работу— воспитание 18 детей. Часто мне говорят: «Сама виновата, твоё личное дело и т.д.» А почему виновата, а почему личное?! Эти дети — порождение нашего общества, и им же отвержены. За что страдают невинные дети? За нашу политику, за нашу демократию? Деревья рубят — щепки летят? Щепки из детей и стариков?»
Этими словами открывается вступительная статья Галины Мартыновой к первому номеру домашней газеты, которую стала выпускать семья с 2004 года. Газету так и назвали «С миру по нитке». На ее страницах можно познакомиться с педагогическими наблюдениями Галины, где она подробно описывает становление того или иного ребенка, размышляет о его судьбе. Здесь можно прочитать её стихи, трогательные, глубоко психологические рассказы о животных, которые являются неотъемлемыми членами семьи. Дети делятся своими мыслями, воспоминаниями, желаниями. Многие их заметки и зарисовки – это домашние сочинения, которые они с удовольствием пишут по заданию 
мамы. На страницах газеты много детских стихов, рисунков, фотографий. Эти материалы – живая история семьи: все в них искренне и глубоко, исходит от души. Они и послужили основой для данной статьи.
Если скажу, что Галина Мартынова стала любящей и любимой матерью более чем 50-ти детям, то, наверное, ошибусь. Это число значительно больше…
Сколько их – неустроенных, грязных, оборванных, больных прошли через ее заботливые руки. Сколько отчаявшихся вдруг изменили свой образ жизни и стали полноценными людьми. Все дети Галины до того, как попали в семью, были детьми отверженными, никому не нужными - ни родителям, ни обществу. Это дети наркоманов, бродяг, алкоголиков. Некоторые остались в семье навсегда, а некоторые вернулись в привычное «никуда». Галина, наверное, их уже не узнает, зато они ее забыть не могут. Неожиданно останавливают на улице, периодически навещают.
На сегодняшний день семья Мартыновых насчитывает 25 человек. Из них 18 – школьники. Они живут с мамой. Дети, которые уже подросли, учатся дальше и работают, живут отдельно. Двое из них закончили университеты, четверо - средние специальные заведения.
Все эти дети - второе поколение воспитанников Галины. Первыми были трудные подростки, с которыми она работала после окончания школы. По комсомольской путевке юную выпускницу направили в детскую комнату милиции Киевского района. Поистине материнскую заботу, проявляла она к своим подопечным. Она приводила их домой, где кормила, купала, обстирывала, просто беседовала. Ей многое удавалось.
Для Галины семья – не тихая гавань, как для большинства людей, а поле битвы, - битвы за Человека, за его жизнь на земле, за его бессмертную душу. Почти каждого ребенка она буквально вырывала у смерти, физической и духовной. Если бы не она, многих ее детей не было сейчас в живых. Каждого она спасла от деградации.
НАДИНА
Четыре года назад, на Куликовом поле, ночью в 17-градусный мороз охранник- бомж нашел замерзающую трехлетнюю девочку, на которой даже не было теплой одежды. Он сразу отнес её Галине. Девочка была очень напугана, вся грязная, со вшами; на теле множество ожогов. Таким образом, алкоголичка-мать тушила сигареты. Девочка долгое время не разговаривала.
Галина пыталась узнать ее имя, но безрезультатно. Как-то на свой вопрос ей послышалось невнятное – «Надина». «Надина?»- переспросила Галина, и девочка уверенно закивала головой. С тех пор все ее стали называть этим именем. Но спустя время выяснилось, что настоящее имя ребенка Амина. У нее есть сестричка Сабина, которая живет в интернате, а также старшая сестра, проживающая с мамой. Галина, как-то предложила Надине называть ее прежним именем. Реакция была неожиданной. Девочка стала плакать, бить себя кулачком в грудь и кричать: «Я Надина! Я Надина!». Галина поняла, что вернув себе прежнее имя, девочка боится вернуться в прежнюю жизнь. Пришлось оформить ее на новое имя. Сейчас она успешно учится во втором классе, занимается в художественной школе. Но все это время Галина вела борьбу с опекунским советом, который пытался у неё забрать девочку и отдать в интернат, якобы для того, чтобы она была там вместе с сестрой. Надина, узнав о происходящем, твердо заявила: «Хочу быть дома с мамой Галей».
«У нас, действительно, нестандартная семья, свой собственный колорит, братство людей и животных, своя Нарния из сказок Льюиса, свой мир, и нам в нем хорошо,- пишет Галина в своей статье«Наш мир»(№9, 2008).-Мы не можем жить иначе, отдать своих животных в приют, 
отдать Надину, которая прожила у нас два года, но по закону должна отправиться жить в детский дом, потому что все статусы нашей семьи переполнены. Мы не понимаем этот дурацкий закон, из-за которого доченьку и сестричку вырывают из семьи, где её любят и где она всем нужна, и обрекают её на вечное сиротство или удочерение людьми, которые вдруг не смогут её полюбить также сильно как мы, и она там будет чужая. Наша общая мечта – жить в доме с собственным двором, в гармонии с миром и со своей совестью».
Все это время Галине пришлось выдержать несколько судов.Только в мае прошлого года, наконец, очередной суд вынес решение в ее пользу. Отвоевав Надину, она хочет воссоединить сестер, но до сих пор ей это не удается.
БОГДАН
Галина отогревает буквально каждого ребенка, и каждый становится любимым и незаменимым. Она обладает удивительной способностью исцелять, собирать воедино распавшегося человека, вдыхать в него жизнь. От четырнадцатилетнего Богдана, который попал к ней в тяжелейшем состоянии, Галина не отходила ни на минуту, и днем и ночью, как от больного младенца. Ребенок боялся темноты, его мучили кошмары. Стоило ей на короткое время выйти в другую комнату, даже днем, он тут же кричал: «Мама! Мама!» и успокаивался, когда она была рядом.
Помню - это было около десяти лет назад - я зашла к Галине. В доме было на редкость тихо, никого не было. Только ряд двухъярусных кроватей напоминал о том, что детей здесь много. Галина сидела на кровати, облокотившись на высокую подушку. Рядом, прижавшись к ней, безмятежно спал мальчик, которого она обнимала рукой. «Это Богданчик», - тихо сказала Галина, не сводя с него нежного взгляда. При этом все лицо её светилось. Свет исходил от глаз, улыбки. Темные волосы мягкими волнами спадали на плечи, обрамляя это сияние. «Мадонна», - подумала я. Такой прекрасной исполненной материнской любви я ее еще не видела. Какое-то время мы сидели молча. Галина боялась нарушить тишину, оберегая сон ребенка, а я пыталась удержать в памяти это мгновенье вдруг открывшейся мне какой-то неземной красоты. Потом она поведала мне историю Богдана, двух его сестер и брата, которых попросил ее забрать к себе их родственник после смерти родителей-алкоголиков. Спустя пять лет Галина подробно напишет о Богдане в своих «Педагогических наблюдениях». Статья так и называется «Богдан» (№4, 2005г.).
Галина пишет, что Богдан был самым сложным из четверых детей.
«Количество шрамов по всему телу, огромный ожог в виде месяца размером на половину спины, сломанный нос говорили о том, сколько физических истязаний перенес этот ребенок. Его постоянные истерические приступы, агрессивные нападки, неуместная задиристость, говорили о том, что он продолжает борьбу с ветряными мельницами на подсознательном уровне. Кроме того, ему постоянно снился или мерещился наяву его отец, который не давал ему покоя даже после смерти... По поведению Богдана было видно, что он продолжает жить в своём внутреннем мире, не воспринимая ничего из внешнего…
У Богдана были сложные отношения с детьми. До жизни в нашей семье Богдан считался в школе ребёнком-изгоем. Дети над ним издевались, а он энергично отбрыкивался, не понимая причин нападок сверстников. На уровне «домашних» детей-одноклассников он выглядел ущербным, и это сказывалось в его манере поведения и внешнем виде. Эту видимую ущербность он принес с собой в семью. Но мои дети его приняли не как соученика, а как брата, поэтому у него появилось много привилегий. Ему прощали, сочувствовали и жалели. Но все было не так просто, потому что он продолжал жить своим внутренним миром, не особенно замечая изменений в своей жизни. Я неотступно находилась рядом с ним, каждый раз давая понять, что в его жизни все изменилось, и настало время других отношений; кроме того, он стал хорошо рисовать и ему вменилось в обязанность посещать художественную школу. Постепенно Богдану там понравилось, и насильственное посещение перешло в стадию положительных эмоций. Затем, я перевела Богдана в другую школу, чтобы ничто не напоминало ему о прошлой жизни. Но все новое он принимал болезненно, поэтому приживание его в уже сплоченном между собой коллективе, где он оказался новичком, не дало особых благоприятных результатов для его развития. Если бы моя воля, я бы для таких детей организовала домашнюю школу. Это могло бы их избавить от ряда стрессов, возникающих при адаптации в новом коллективе. Еще через год Богдан перешел в лицей, где еще не было коллектива. Все оказались новичками в одинаковом положении. За год проживания в семье Богдан проявил себя одним из лучших учеников группы. Он продолжал обучаться в художественной школе и уже ничем не отличался от домашних детей. Мне бы хотелось еще добавить, что мои дружеские отношения с Богданом завоевывались дорогой ценой. Оказалось, что он ненавидел всех женщин еще больше, чем своего маньяка-папашу. У любвеобильного отца имелось много различных сожительниц, которые преподносились детям, как матери. Абсолютно все эти матери не выносили нервного состояния мальчика, и каждая из них вложила свою лепту в разрушение его человеческих взаимоотношений, какие должны быть с женщиной-матерью. Они не только не пытались сродниться с Богданом, как с ребенком, они ненавидели его так же, как он ненавидел их. У Богдана сложилось представление, что все женщины безнравственны, пассивные или активные алкоголички.
Я, разумеется, входила в это число. Но, несмотря на грубость с его стороны, моя энергия по уходу за ним не угасла. Ночью я охраняла его сон, днем я находилась рядом во время его приступов. В первом сочинении на тему о маме он написал, что мама, - это когда воняет кошками, живут разного цвета дети, а женщина, которая живет с ними, зовется мамой. Но уже через полгода он написал иначе: «Мама - это когда тебя любят; когда тебе больно, а маме еще больней; когда ты болеешь, а мама не спит всю ночь и пьет корвалол, потому что у нее болит сердце за тебя». Так в его глазах, я реабилитировала титул мамы.
После окончания лицея у Богдана открылись способности к философии, истории и литературе. Он поступил в Национальный Университет им. Мечникова на философский факультет…»
Вскоре в домашней газете в заметке под названием «Размышления о жизни» (№1, 2004) 19-летний философ напишет такие строки:«…жизнь похожа на описание жизни у Джека Лондона в «Северных рассказах». Она к нам как беспощадна, так и одновременно ласкова, преподносит нам сюрпризы, соблюдая таким образом контракт между добром и злом, удачей и провалом. Мы должны благодарить Бога за то, что он дал нам возможность жить на земле, ведь души, которые не обрели телесную оболочку, не чувствуют вкуса яблок, не чувствуют боли, жажды, не чувствуют любви. Они лишены полной, насыщенной, свободной жизни взрослого человека, свободы выбора кем быть. У них нет этого дара, ибо они бестелесны. Им не понять настоящей человеческой радости.
Жизнь приносит тяготы, которые нужно претерпеть, оставаясь при этом человеком, победить соблазны, помня, что ты человек. Жить, каждую минуту, радуясь окружающему миру, не всегда получается. В самом большом горе нужно уметь найти мгновенье радости, понимая, что ради этого мгновенья стоит жить. Эта радость есть смысл жизни. А смысл у всех один – жить для других. Кто этого не поймет, тот одинок и обречен на горькое разочарование».
Семья Мартыновых – своеобразный реабилитационный центр, где каждый ребенок из озлобленного, затравленного существа, почти звереныша, становится полноценным членом общества. Все дети, несмотря на отклонения в здоровье, получают среднее и высшее образование.
САША
Дом Галины открыт для всех, нуждающихся в помощи. Галина не отказывает никому, кто приходит к ней, несмотря на тесноту, на отсутствие средств.
«Морозным днём к нам привели новенького, 10-летнего мальчика. У него вши, чесотка, на теле гнойные раны. У нас нет изолятора. В одной комнате живут мальчики-подростки. Одновременно эта комната служит учебной комнатой-столовой. Во второй находятся одиннадцать маленьких детей от 3-х до 12-ти лет, две старшие девочки, и я», - пишет Галина в статье «Новенький» (февраль 2005г).
Для Саши, так зовут новенького, мы выделили кровать-изолятор. У него температура 380С, но нам детский районный врач отказал поставить его на учёт в поликлинику, так как Саша у нас не оформлен. Это осложняет и так сложное наше положение. Придётся проверять на СПИД, сифилис, туберкулёз обходными путями. Все анализы и обследования для нас достаточно дорого стоят. Сашу обстригли наголо, одежду всю выбросили во избежание заражения вещевыми вшами.
Купать Сашу нельзя из-за высокой температуры и чесотки. Поэтому мы обтёрли его тряпочкой со спиртом, почистили гнойные раны, приложили к ним мазь, обработали серной мазью от чесотки и уложили в кровать. Пока мы с ним возились, он нас ругал матными словами, кривлялся, старался ударить кого-нибудь из малышей, вырвать из рук то, что ему понравилось.
Дети вместе со мной терпеливо с ним возятся, как с маленьким. Все знают, что он через пару месяцев станет нормальным. Но откуда взять терпения на пару месяцев? Где взять столько любви и силы, чтобы победить это зло, которое сидит в нём?!
Он испытывает наше терпение и одновременно наблюдает за нами. Узнаёт, что мы за люди. Мы тоже к нему присматриваемся. Саша явно нервничает, но это и понятно. Хоть бы не эпилептоидный тип характера и не психопатия, всё остальное выдержать можно. Я замечаю, что у новенького умный, живой взгляд, не смотря на придурковатое, дурашливое поведение. Он не пытается обидеть животных и самых маленьких детей. Это хороший признак, значит у него нет садистских наклонностей.
После первого знакомства мы даём новенькому понять, что ему придётся забыть матные слова. В нашем доме не курят, не обижают маленьких. Его здесь тоже никто не обидит. У нас свои правила жизни, которым ему придётся подчиняться.
После всех процедур новенький не унимается. Маты не слышны, но дрыганье ногами, кривляние, вырывание из рук — поведение явно не характерное для 10 лет… Саша же решил разыграть младенца. «Ну, нет! — сказала я. — Придётся тебе вырасти немедленно!» И стала загружать посильными для него заданиями. Оказывается, он только этого и ждал. Преображение произошло мгновенно, значит, я выбрала в этот раз правильный ход. Сколько ещё таких ходов и ошибок будет впереди! Но начало уже положено. Шаг за шагом идёт борьба за человека».
Саша попал к Галине, убежав из больницы, где ему уже было выписано… свидетельство о смерти. По мнению врачей, он не подлежал излечению, ведь ребенок с самого детства жил на улице. Но Галина считала по-другому и вылечила бы, будь для этого подходящие условия. Саша нуждался в длительной реабилитации. Поскольку должных условий у Галины не было (вся семья теснилась тогда в небольшой квартирке мамы Галины - Ирины Михайловны), Саша периодически убегал к своим друзьям, и удержать его было невозможно. Болезнь прогрессировала. Спустя время Галина узнала, что мальчик умер.
ВОВА
Галина не могла удержать и Вову по той же причине, который попал к ней в восемнадцать лет. Он, слава Богу, жив, но вернувшись обратно в свою среду, стал быстро деградировать. Тем не менее, он периодически приходит к Галине, но, как правило, пьяный. Называет ее по-прежнему мамой.
Галина о нем подробно напишет в статье под названием «Вовка» (№6, 2006).
«В прошлом году у нас появился 18-летний Вова Сафронов.Он один из семерых детей, маму которых убили цыгане, а также подставили и посадили в тюрьму папу, где он и умер от сердечной недостаточности. Квартира была продана не без участия Малиновского опекунского совета. Троих из детей уже нет в живых. Двухлетнее скитание «в людях», после гибели родителей, привели двоих детей в интернат №4 и двоих в интернат на Каролино Бугазе.
В результате повезло Свете Сафроновой, которую приняла к себе приличная семья, где девочка продолжает учёбу среди любящих её людей. Младшую сестру Наташу Сафронову может вразумить, разве что, Господь Бог. В свои 17 лет криминальная и разгульная жизнь её вполне устраивает.
Молодая мать 21 года Ира Сафронова, имея годовалого ребенка, заявила, что жить в нормальной семье, с соблюдением сухого закона, без курева, с продолжением учебы хотя бы в вечерней школе, воспитание, уход и лечение маленького Максима, для нее невыполнимая задача. Этот комплекс забот Ира назвала коротким словом «зона»…
Вову Сафронова в нашей семье быстро полюбили все дети и взрослые за его добродушный характер и тонкий юмор. Хотя ему явно недоставало воспитания и кругозор был слишком узок… Дальше мы узнали, что Вова находился в замкнутом кругу примитивных людей, с 13лет работая на стройке и роя могилы на кладбище. Просить он не умел, а трудиться он мастер. Вова ходит развалистой походкой умудрённого жизнью и водкой мужика-бабника. Хотя Вовке всего этогои даром не нужно, он отчаянно копировал таких людей потому, что других просто не знал. Слышим, по мобилке он с кем-то знакомится: «У тебя зубы не шифером? А ты не страшная? А-то буду ещё от тебя зайцем петлять».
В интернате Вовка скорей не учился, чем учился, а из восьмого класса и вовсе ушёл. На вопрос, почему ушёл, ответил ,что все ненавидели, он в этом уверен. Мы устроили его в 9 класс вечерней школы и дома с ним усердно начали заниматься, чтобы подготовить его в строительный лицей.
Оказалось, что у него нет паспорта. Документы для получения паспорта потянули за собой военный билет, которого тоже не было, а дальше медкомиссия от военкомата. И тут оказалось, что в психушке на Свердлова он состоит на учёте как слабоумный. Перекомиссия лишь собиралась подтвердить слабоумие. Наш Вовка смутился психологов и не дал ни одного вразумительного ответа. С таким диагнозом не то что в лицей не возьмут, а и в грузчики не примут. Я понимаю, что не правда всё это, он мне дома изложения пишет, лучше всех у нас в семье в новых людях разбирается, о жизни толкует как старый дед. Взмолились мы комиссии…
Недёшево обошлись нам мозги Вовки, но нам объяснили, что были бы мы побогаче, то сумма возросла бы вдвое: поменяли слабоумие на социальную запущенность - и можно радоваться жизни, надеясь на лучшее будущее.
И тут, оказывается, наш Вова состоит и в наркодиспансере.
- Как это? Ты же не наркоман? - удивляемся мы.
-Но я однажды жил у наркоманов, вот и поставили на всякий случай, - говорит Вовка.
Раньше снять с наркологического учёта выздоровевшего человека было невозможно. Может потому, что выздоравливает от этого недуга один на тысячу. Вова наркоманом не был и вряд ли будет, но проблема есть.
- Сколько тебе было лет, когда ты жил у наркомана?
- Около четырнадцати. – отвечает Вовка.
Тогда напрашивается вопрос, почему врачи не сообщили в службу по делам детей или криминальную милицию о том, что ребёнок без всякого на то основания живёт в месте опасном для его жизни и здоровья?
Просто на всякий случай взяли на учёт, по их предположению, будущего наркомана. Как может поставить галочку, а не принять меры спасения тот, кто давал клятву Гиппократа?
Теперь это всё не удивительно, бывает хуже, но я все равно не устаю удивляться.
Приняв в нашу семью Вову Сафронова, мы столкнулись еще и с другими трудностями. По закону помещение госквартиры (на Большом Фонтане в Педагогическом переулке), в которой мы находимся, выделено на временное пользование пятерым детям в качестве дома семейного типа. Это значит, что остальные дети, в том числе и новенькие: жизненеустойчивые и неокрепшие для самостоятельной жизни, - жить в этой квартире не имеют права и находятся здесь нелегально.
По нашим законам 18 лет - возраст совершеннолетия. Но как от таких нормативов отталкиваться, называя такое 18-летнее существо совершеннолетним? Физическое здоровье после перенесенных травм, голода, перемерзания, алкоголя, табакокурения с 6 лет - никакое. Нервы расшатаны, воспитание, образование нужно начинать с нуля. О каком можно говорить внутреннем стержне, позволяющем человека считать сформированным?
Из-за слишком тесных пространственных условий наша работа рассеивается и усложняется. А работа важная и нужная…»
В этом же номере газеты есть небольшая заметка 19-летного Вовы Сафронова под названием «Как я вижу свое будущее». Тогда он еще жил в этой семье. К сожалению, пока его планы остались лишь на странице этой газеты.
«Я ученик 9 класса, стараюсь выучиться и получить аттестат. Хочу поступить в строительный лицей, если получится закончить лицей, то стану строителем. Поработаю лет пять, научусь, и если получится, то стану частным прорабом. Соберу денег, куплю инструменты. Буду работать сам на себя. Если всё будет, так как я задумал, соберу бригаду и открою строительную фирму. Когда разбогатею, найду девушку и женюсь. Обзаведусь семьёй. Буду работать на семью, любить детей и учить их нормальной жизни, чтобы они не пошли по стопам папы; чтобы они жили хорошей жизнью, не воровали, честно работали и не забывали про то, что у них есть такой папа».
ВИТАЛИК
Виталика Галина забрала в шестилетнем возрасте из детского дома. Он был очень больным ребенком, сильно истощенным, отставал в развитии и уже был оформлен в Балтский интернат для умственно отсталых детей. О своем детстве Виталий подробно рассказывает во втором номере газеты за 2004 год. Свою статью он так и назвал «Детство Виталика»:
«До шести лет я жил в детском доме. Мне сейчас 21 год и я учусь на четвертом курсе педагогического университета на художественно-графическом факультете. Воспоминания о детском доме у меня очень печальные.
Вроде бы я жил за серой завесой, с ощущением безысходности и одиночества. Мама рассказывала, что в детском доме тогда было уютно: красивые ковры, мебель, хорошее питание. Там даже дни рождения отмечали, но для меня, шестилетнего ребёнка, это всё не имело значения. Для меня эта красивая обстановка была пугающая и настораживающая.
Не было защиты, не было стены, за которую можно было бы спрятаться, не было мамы и её любви.
Я был всего лишь чьей-то работой. Взрослым я не верил и боялся их. Дети были моей семьёй. Теперь я понимаю, что самое плохое в том, что я считал, что такой и должна быть жизнь и даже не пытался полюбить кого-нибудь из взрослых. И если бы я не попал в семью, то так бы и вырос каким-нибудь моральным уродом. Например, я без зазрения совести, не задумываясь, мог украсть что-нибудь у взрослых и раздать детям. Дети были свои, а взрослые — чужие, почти враги. Помню, когда мы ложились спать, то, лёжа в кроватях, перед сном любили пошептаться. Нам за это очень хорошо влетало, даже, когда я был маленький, годика три-четыре. Как сейчас помню разъяренное, злое лицо воспитательницы… Тащит за руку, как тряпку, по коридору и закрывает в туалете. Это было тёмное, холодное, маленькое пространство. Я очень боялся темноты, тем более в закрытом помещении, и я — один. Не надеясь, что меня скоро выпустят, я всё равно громко плакал и стучал в дверь, этим отвлекаясь от жуткой реальности одиночества в темноте. Это продолжалось долго, пока я не уставал. Воспитательница пила чай на кухне…
Чтобы отключиться, я закрывал глаза и мечтал о природе, которую я не видел. Старые дети куда-то исчезали, появлялись новые. Приходили и уходили какие-то люди. Как-то я увидел рядом с директором одну женщину. Она посмотрела на меня, и во мне что-то перевернулось. Мне было тогда шесть лет. Я спросил себя: «Мама?» И я вдруг закричал: «Мама! Мама пришла!» И побежал к ней. И это-таки оказалась моя мама.
Она обняла меня и сказала, чтобы я собирался домой. До сих пор помню, как нас окружили дети и спрашивали: «Это твоя мама?» И я гордо ответил: «Да, это моя мама». Я был так рад, так счастлив! До этого я никогда не испытывал таких чувств. С этого момента я перестал быть казённым ребёнком.
Домой мы добирались на трамвае. До этого я не знал, что на свете есть трамваи. Я уселся маме на руки не потому, что было мало места, просто хотелось почувствовать себя у мамы на руках. Я спел ей песенку крокодила Гены, я умел красиво петь, и уснул в её объятиях. Дома меня ждали бабушка, младшие брат и сестра, несколько собачек и кошек.
В отличии от младших брата и сестры, я был диким ребёнком, речь у меня была отрывистая и невнятная. Все напрягались, чтобы меня понять. Я изучал окружающий мир. Все говорили, что у меня неадекватная реакция. Я мог бежать через дорогу, не понимая, что меня может сбить машина. Указывая на светофор, я кричал: «Что это за человечки: красный и зелёный?». В газовой плите я хотел потрогать огонь, не понимая, что это опасно.
Увидав на улице собаку. Я сказал бабушке: «Какая она бедная, у неё нет хозяина! Раньше я был такой же, пока меня не нашла мама». А бабушка заплакала.
Кроме того, я был настолько больной, что студенты мединститута могли бы изучать на мне различные болезни. И какая-то хромосома в генах была у меня, как у Дауна, и сколиоз самой последней степени, и зрение очень низкое, атрофированы мышцы лица, глаза плохо открывались, плоскостопие и косолапость такая, что обувь мгновенно портилась. Из-за аденоид у меня был постоянно открыт рот. Мама моталась со мной по всем больницам города и хваталась за любую возможность меня лечить. К сентябрю устроила меня в санаторно-курортный интернат для лечения сколиоза, в котором я проучился три года и ни разу там не переночевал. В полвосьмого утра я был уже на занятиях. После учебного дня с лечебными процедурами меня ждала мама, вооруженная бутербродами, компотами, обвешанная младшими детьми, чтобы вести меня на занятия в школу искусств.
Кроме этого, мы учились в кружке детской литературы. По выходным мы посещали воскресную православную школу, цирк и театры. Часто мы ухитрялись еще гулять с рюкзачками по морским склонам.
Таким образом, детство начало проходить весело и бурно. Зрение восстановилось за год, благодаря морковному соку и лечению, и я начал изменяться в лучшую сторону. Научился красиво рисовать, петь.
Но с учебой дела шли плохо. Настолько плохо, что в третьем классе я утверждал, что дважды четыре будет двадцать четыре, и т.д., под рифму. Мне поставили диагноз «олигофрения» и предложили 75-ю школу для умственно-отсталых детей. Но мама сказала: «Нет!» и перевела меня на домашнее обучение. Так я благополучно проучился с мамой до девятого класса, а затем поступил в ПТУ по строительству. К тому времени с меня сняли диагноз «олигофрения» и заменили «педагогической запущенностью» из-за детдомовского прошлого. Кроме того, у меня был социальный недостаток. По детдомовской привычке я воровал все подряд. Мама перечитала много литературы по этому поводу, но все психологи были бессильны ей помочь. И когда я, будучи 13-летним подростком, в очередной раз что-то украл, она сорвалась и начала меня бить, плакать и кричать, что не отдаст меня криминальному миру. Эта сцена происходила в людном месте, но мама не заботилась, что о ней скажут, она думала только обо мне. Ее горе было так велико и искренне, что я все понял и стал человеком. Больше маме не пришлось беспокоиться по этому поводу.
Никогда мама меня не заставляла учить то, что было мне не под силу. Например, я проучился три года в школе искусств, но запомнить ноты мне не удавалось. Мама в этом ничего не понимала и проверить не могла. А учительница, жалея маму, ничего не говорила. Когда, проучившись три года, я не смог проиграть ноты за первый класс, маме, наконец, всё сообщили. А это означало не только мою напрасную учебу, но три года напрасно просиженной в коридоре маминой жизни. Мама сказала: «Ну, что ж, будешь тогда петь и развивать слух, память, тем более, что это полезно при твоем заикании». Она отдала меня в церковный хор, где мне очень нравилось. Я там пропел вплоть до мутации голоса.
Так решаются все наши вопросы. Не получается одно, так получится другое. Поэтому учиться нам всегда интересно. И так моя мама возится не только со мной. Она имеет свойство обрастать детьми, как грибами. Есть дети временные, их приводят родители, у которых что-то случилось, есть такие, которых мама где-то сама нашла, и они остались навсегда».
Как видим, Виталий выздоровел, даже такой сложный диагноз –олигофрения – был снят. (Хочу заметить, что от этой болезни излечились еще двое детей. Сняты с нескольких детей и другие серьезные диагнозы). Четыре года назад Виталий успешно закончил университет. Несомненно, он талантлив. Его детские и юношеские работы, когда он еще занимался в студии, принимали участие в различных конкурсах и, как правило, занимали призовые места. Накопилась довольно увесистая стопка грамот и дипломов.
У молодого художника есть серьезные достижения. Два года назад он принял участие в росписи церкви Успения Пресвятой Богородицы в селе Байталы Ананьевского района. Виталием написаны шесть икон под куполом высотой около двух метров каждая.
Он мастерски владеет различным материалом: пишет на холсте, на шелке, на стекле, на дереве. Каждой новой техникой овладевает самостоятельно: изготавливает и расписывает шкатулки, декоративные дощечки, занимается резьбой по дереву. Основное направление его творчества - христианская живопись, которую он постигает также сам. Священная история – вот источник, откуда Виталий черпает сюжеты для своих работ. Он любит писать и пейзажи, а в них у него обязательно присутствует Храм. Впрочем, не только в пейзажах.
В комнате, где живет Виталий, висит картина, на которую нельзя не обратить внимание. На ней он изобразил свою маму с младшими детьми, а себя самого – шестилетним, когда он был еще совсем больным ребенком. Он рядом с мамой, которая его обнимает. Головой прильнул к её плечу. Если внимательно вглядеться в картину, то в глубине её можно увидеть контур Храма.
Полагаю, что Виталий, запечатлел в картине самый счастливый момент своей жизни, - когда он обрел настоящую семью, обрел то, чего так жаждала его душа – защиту, понимание, помощь, единение с близкими, ставшими родными ему людьми. Началась совершенно другая жизнь, другое ее измерение. В ней появилось то, чего он раньше никогда не знал - Любовь.
Эту работу как задание на тему «Многофигурная композиция» он выполнил, когда писал дипломный проект. Она получила высокую оценку, была рекомендована в художественный фонд факультета. Но Виталий решил оставить её себе, как он объясняет, для своей будущей выставки. Похоже, истинная причина не только в этом.
Я спросила, как называется эта картина. «У нее нет названия», - ответил он и после короткой паузы продолжил: «Это не картина - это икона». Помолчав секунду, добавил: «Посмотрите на детей, ангелочки, не так ли?».
Но мое внимание было приковано к Галине. «Мадонна» - вспомнила я свое впечатление десятилетней давности. Я убедилась: оно не было случайным и мимолетным. Теперь, уже повзрослевший сын Галины, своим проницательным взглядом художника увидел свою маму в образе Богоматери.
Когда я поделилась с ней восторженными отзывами о её старшем сыне Виталии, она спокойно заметила: «Ты еще не видела рисунки моей Оли и Вани (брата Богдана). Это тоже таланты!». Олю вместе с её с шестью родными и двоюродными братьями и сестрами Галина привезла с Ананьевского района, родители которых совсем спились.
Дети в семье не только рисуют, но и поют, танцуют, играют на музыкальных инструментах, ставят домашние спектакли… Один из своих спектаклей они успешно показали в Берлине.
В чем успех воспитания талантливых детей Галиной Мартыновой? Ведь все ее дети - с серьезной патологией и неблагополучной наследственностью, да и живут они на мизерные государственные пособия, собирая с миру по нитке.
В чем тайна ее педагогики? Думаю, что лучший ответ дал Виталий своей выпускной работой. Он изобразил не семейный портрет, а духовную суть семьи, в которой господствует не любовь кровного родства, а Милость Божия, сошедшая с небес.
Тайна педагогики – это тайна Любви. Любви жертвенной, отдающей себя без остатка, не требующей ничего взамен. Именно, такая Любовь спасает и возрождает.
Невольно думаешь, много ли найдется среди нас людей, даже самых честных, тех, кто положил себя на устроение общей жизни, пренебрегая собственной
